26 августа 1880 года родился поэт Гийом Аполлинер, один из создателей сюрреализма

Я буду писать только стихом, свободным от всяких пут, будь то даже путы языка.
(«Гниющий чародей», Г. Аполлинер)

Приоткрыть завесу тайны над каким-то вселенским секретом. Писать незыблемые строчки, не ведая, в каком направлении устремится его лирическая баркарола. Называться поэтом, слыть безумным адептом стихотворства. Таковы привилегии, по праву принадлежащие поэту. Настоящему поэту. Возможно, это в очередной раз блеснуло в сознании мсье Аполлинера, когда, подхватив испанку в свои 38, он приготовился уйти в иное измерение. В измерение, таинство которого он пытался раскрыть своим современникам. Впрочем, Гийом Аполлинер не писал «некропоэзию». Его стихи — о том, чего нельзя поставить на паузу или остановить навсегда. Любовь, смерть, страдания, изящество боли, невыносимость счастья. Вечное.

Внебрачный ребенок. Щепотка Польши, итальянский кипяток. И вот, спустя девять месяцев наступает август 1880 года. На свет появляется незаконнорожденный Вильгельм Аполлинарий Костровицкий. Который впоследствии будет всячески мистифицировать свое происхождение, порой ссылаясь даже на то, что зачат он был спермой папы Римского и что в родне его числится Наполеон.

Август второй половины девятнадцатого века просто нуждался в новом свершении, в обновлении всего и вся – это была потребность, возникшая из самого духа времени, когда перемены были просто-напросто неизбежны. Одной из предтеч такой острой необходимости перемен был безумный немец из семьи лютеранского пастора – Ницше. Все знают, что сифилитик и прекрасный философ, поглаживая свои кустообразные усики, во всеуслышание заявил, что Бог, наконец, умер. И это было не просто заявление, это было пророчество, сулившее переворот, революцию ума, переоценку ценностей, «падение кумиров». Традиционные формы искусства набили оскомину, натурализм, рационализм и прочие опасные заблуждения стали уже совершенно невыносимой обузой для творца. Пришло время освободить то, что и так было и всегда должно было быть свободным.

Одним из первых это понял Вильгельм Костровицкий. Первые его стихи появятся в печати в 1901 году. Через год напечатают рассказ «Ересиарх», где он впервые подпишется своим псевдонимом. Гийом Аполлинер. А вскоре – даст большого пинка поэтам-консерваторам, которые с ужасом будут отзываться о таком левом, радикальном подходе к столь нежному, хрупкому, утонченному ремеслу – поэзии.

Все просто: для Аполлинера поэзия была не ремеслом. Она была для него – всем. И в первую очередь любовью. Любовь стала лейтмотивом его жизни. Много любви, много надежд и поражений. Разочарование в любовной квинтэссенции жизни.

Однако вдохновение Аполлинер черпал не только в своих любовных неудачах, но и в возникшем, как считается, в 1907 году кубизме – этой авангардисткой игре геометрических форм. Стоило Полю Сезанну сказать, цитирую: «Трактуйте природу посредством цилиндра, шара, конуса…» — как все тут же крепко призадумались. А почему бы не расчленять все видимое и невидимое на более мелкие части? Расщеплять, анализировать, находить первооснову всего сущего? И наоборот: почему бы из деталей, обрывков, кусков не склеивать нечто большее, делая мысль о важности деталей доминантой искусства?

Пикассо, друг Аполлинера, решил отринуть перспективу, трехмерность и игру светотени и увлекся использованием сезаннского подхода к живописи. И, разумеется, среди ценителей, узревших в кубизме мощный потенциал, был и Аполлинер. Он, в свою очередь, экспериментировал в поэзии: кромсал стихотворную метрику и колол свои строчки, словно сгнившие пни. Ничего необъяснимого в этом не было. На стыке веков Аполлинер читал Верлена и зачитывался Рембо. Щепотка Польши, осколок Италии. Иммигрант, он нашел свое пристанище во Франции, откуда мощным потоком лились символизм, бесконечные образы, абстракции высшей материи, сплетенные тканью поэзии. Но Аполлинер не стал зацикливаться на традиции. Если бы кто-то тысячу лет ел яичницу, Аполлинер стал бы питаться изящными омарами. Если бы кто-то сотни дней готовил артишоки, Аполлинер пошел бы дальше – он бы вообще перестал есть. И если кто-то в предложениях расставлял знаки препинания, Аполлинер решил не насиловать свои тексты этими точками-тире-запятыми. Аполлинер хотел сказать что мы имеем дело с сюрреализмом с той сверхреальностью которую мы мыслим но о которой не говорим а лишь догадываемся о ее существовании. Аполлинер перестал тратить чернила на лишние знаки в тексте. И это тоже было проявлением большой любви…

Большое заблуждение полагать, что Гийом Аполлинер – только романтик и поэт-революционер. Любовный пыл Аполлинера проявлялся и в его порнопрозе: роман «Одиннадцать тысяч розог» (1907), повесть «Три Дон Жуана» (1914) и прочие тому подобные произведения приносили автору хорошие деньги. Книга «Одиннадцать тысяч розог» была запрещена даже во Франции, стране разнузданной и свободолюбивой. А совсем недавно книгу запретили и в Турции… Однако суд по правам человека в Страсбурге постановил, что такой запрет – не что иное, как препятствие на пути ознакомления человека с европейским наследием. И действительно, после таких кинолент, как, допустим, «Сало, или 120 дней Содома», книга читается, словно сказки Лескова. В конце концов, ханжество еще никого до добра не доводило. Всем известно, что противники порнографии сами по вечерам предаются отчаянной мастурбации, погружаясь в грезы запретных (для них) удовольствий. Боязнь себя. Боязнь жизни. Мертворожденные гедонисты. Боязнь удовольствия.

Зато поэты удовольствия не боялись. И если Рембо рождал многие образы в тесной дружбе с абсентом, то и Аполлинер не прошел мимо наслаждений в компании этого «зеленого змия». Название Аполлинеровского сборника, в который вошли многие его стихи за более чем десятилетний период и который был выпущен в 1913 году, говорило само за себя – «Алкоголи». Прочтите стихотворение, которое открывает собой весь сборник, — «Зона». Прочтите несколько раз. Сверху вниз, если вы вдруг не перевернули книжку. Слева направо, если вы не выходец из какой-нибудь Сирии. Вот – это «новый лиризм» Аполлинера. Свободный стих, импровизация, легкость и угловатость, неуклюжесть и ее изящество, аллюзии. Спонтанная ассоциативность. Кумиры низвергнуты: теперь в небе лавирует сам Христос. Новый виток ницшеанства.

«Взмывает в небо Иисус Христос на зависть всем
пилотам
И побивает мировой рекорд по скоростным полетам»
(«Алкоголи», Г. Аполлинер)

Если на дворе 1917-й, то остается около года до того, как Аполлинер будет трепанирован после осколочного ранения, полученного на фронте, куда он записался добровольцем в надежде получить-таки французское гражданство. Черепушка поэта-сюрреалиста будет вскрыта французскими эскулапами, но секрет его творчества никто, даже заглянув в его извилины, так и не раскроет.

1917-й год от рождества Христова. Пока в России назревает Октябрьская революция, Аполлинер, как и прежде, не скупится на слова, тщательно записывая рифмованные и не очень мысли на бумаге. 1917-й год нашей эры. Пока в Бразилии идет на спад Крестьянская война, Аполлинер пишет эссе под названием «Новый дух и поэты», которое вполне можно назвать манифестом нового поколения поэтов. Больше нет надобности стихотворить, соблюдая при этом какие-либо правила. Есть свобода, и она должна быть во всем – и в первую очередь в искусстве. В этом манифесте, написанном к скандальному балету «Парад» (над ним работали, кстати, и Пикассо, и Сати, и Кокто), Аполлинер впервые употребит термин «сюрреализм».

«В этом новом союзе ныне создаются декорации и костюмы, с одной стороны, и хореография — c другой, и никаких фиктивных наложений не происходит. В „Параде“, как в виде сверхреализма (сюрреализма), я вижу исходную точку для целого ряда новых достижений этого Нового духа».

За углом символизма новую эру поджидал «новый дух», плевавший слюной презрения в сторону традиционных музеев, «гробниц искусства». И первым этому духу дал имя Гийом Аполлинер. Сюрреализм. Отрицание субъективизма, приверженность к объективному отображению реальности и сна, сна и реальности. Пожалуй, спорное определение. Но для нас важно одно: перед французскими сюрреалистами начала 20-го века стояла конкретная цель: освобождение всевозможных форм искусства от глухих стен ограниченности, неосознанно выстроенных самими же творцами. Это словно заглянуть в чрево гамбургера и открыть для себя рецепт его приготовления: кетчуп, мясо и что-то там еще – нет ничего проще и гениальнее. И если уж вы каким-то образом варились во всей этой сюрреальной каше, от вас в первую очередь требовалось заглянуть внутрь себя и высвободить все то, что было у вас в подсознании. Если говорить о поэзии, то у Аполлинера это было нечто большее, чем просто свободный стих. Он достиг той ступени, когда пришло время объединить визуальные образы со словом, графику с поэзией. Когда пришло время «освободить» стихосложение от условностей.

Его рваный стих будоражит сознание. Изувеченное сердце Аполлинера, еще бьющееся в надежде вкусить взаимную любовь. Глубокая метафоричность, символизм, абстракции – все это не лежит на поверхности: это клад, до которого нужно добраться. И каждый поэт делает это по-своему. Аполлинер был неотесанным романтиком, грубоватым сквернословом, наделенным чувством прекрасного. Вместо бесчинств он сеял любовь. И надо сказать, что делал он это весьма неумело – с точки зрения взаимности и, возможно, постели, но исключительно недурно – с точки зрения поэзии, которая рождалась из каждой маленькой большой трагедии в личной жизни Аполлинера.

Аполлинер доставлял читателю чистейший экстракт слов, въедавшихся в мысли и разум. Вы попадаете под артобстрел, под очередь словесного пулемета. Непосредственное восприятие текста дает свободу фантазии и воображению: вы становитесь соавтором произведений.

Это называлось – прорыв. Аполлинер вожделел объединить форму и содержание поэзии, показать важность поэтической дихотомии. Конечно, Аполлинер вовсе не был новатором в стихографике (написании «каллиграмм», как назвал это явление сам Аполлинер). Уже в древнем Риме писались стихи в форме крыльев, яйца и так далее. Но французский поэт из толщи древних залежей откопал то, что пришлось ему по вкусу.

«Калиграмма – всеобъемлющая художественность, преимущество которой состоит в том, что она создает визуальную лирику, которая до сих пор была почти неизвестна. Это искусство таит в себе огромные возможности. Вершиной его может стать синтез музыки, живописи и литературы», — писал поэт.

Как читать Аполлинера? Внимательно. Иначе все попытки окунуться в атмосферу парижского сюрреализма, странного и вычурного, обречены на провал.

Ставить Гийома Аполлинера во главу движения за ментальное освобождение Европы было бы ошибкой. В действительности то были многие разрозненные русла, такие непохожие друг на друга и порой совершенно разные. Но в один прекрасный момент они сошлись вместе и породили то, что теперь называют сюрреализмом. И Аполлинер был одной из самых бурных и необузданных рек, составивших глубокое море поэзии нового времени.

Все, что осталось от Аполлинера, — далеко не на Пер-Лашез теперь покоится, оно – в гениальных строчках его многогранной поэзии. Например, вот в этих:

Мост Мирабо минуют волны Сены
И дни любви
Но помню я смиренно
Что радость горю шла всегда на смену

(«Мост Мирабо», Г. Аполлинер)

Текст подготовлен для «Частного Корреспондента»

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>